Пожар в Ясной Поляне

В Ясной Поляне случился пожар. Сгорело четыре двора: два дома Фролковых 1 — 2 , один Борискин 3 , и один дом моего брата 4 . Жара была нестерпимая, стояла сушь. Как порохом мгновенно все строения были охвачены пламенем. При тушении пожара присутствовал и Лев Николаевич; усердно доставал ведрами воду из колодца и выливал ее в ушаты. А народ носил ушаты на пожар. Кто-то в спешке ударил Л. Н-ча водоносом по лбу и у него вскочила порядочная шишка.

Борьба с пожаром, однако, была безуспешна. Дома сгорели дотла и Л. Н., опечаленный, отправился домой, сожалея, что не удалось отстоять крестьянские постройки.

Как потом выяснилось, пожар начался с дома моего брата. Причиной был самовар. Из решетки самовара, поставленного в сенях, искра угодила в застреху и от этого вспыхнуло пламя. У брата погибло все: рожь, овес, новый тележный ящик, сундуки с платьями жены и матери. Я в это время был в Овсянниках у М. А. Шмидт 5 . Пока добежал до Ясной, от дворов ничего уже не оставалось, кроме обгорелых пенюшек да разваленных печей. Плач и вой погорельцев раздирали душу. Брата в деревне не было, он с утра уехал на мельницу с новиной. Загорелось без него. Я не мог себе представить его ужаса при возвращении домой. Но вот он показался на конце деревни. Он гнал лошадь, как сумасшедший. От быстрой езды телегу подкидывало на колчеях и из веретья сыпалась по дороге мука. Брат соскочил с облучка телеги, посмотрел на пожарище и зарыдал пронзительно, как дикий зверь. Глаза у него помутнели, волосы встали щетиной, он рванул на себе кафтан, схватился за ворот рубашки и, разодрав ее, начал изо всех сил бить себя по голой груди кулаком. И грудь его издавала звуки, как пустая бочка.

— Господи, что ты со мной поделал? Я Тебе и маслица покупал, и постоянно молился, за что же Ты это меня наказал? — вскрикивал он в безумии.

Я боялся подойти к нему. «Не сошел ли он с ума, еще искусает». Наконец, преодолев страх, я обратился к нему:

— Ваня, будет тебе отчаиваться — успокойся!

Он дико взглянул на меня, потом обхватил меня руками и начал целовать меня в плечо: «Дорогой братец, я стал побирушка, побирушка стал» — выл он. Мачеха наша и его жена тоже голосили. Выли и причитали на все голоса и остальные погорельцы. С отчаянием ревели дети. Над деревней стояли стоны и крики. В то время, как я успокаивал брата, я увидал, что из переулка, от кислого колодца, вышел Лев Николаевич. Он уже переоделся в чистую одежду и на лбу у него была повязка. Он направился к нам. Заметив, как мы стояли с братом обнявшись, он обошел нас мимо, только молча взглянул на нас. Подойдя к плачущим женщинам, проговорил:

— Лев Николаевич, погорел я! Теперь осталось только вот что! — и он провел пальцем по горлу. — Намедни лишь купил новый тележный ящих, 8 целковых отдал, и он погиб. Что мне делать? Что мне делать? Остались на мне одни портки, — и он приподнял ногу и показал голое колено.

— Ну, как-нибудь, Иван, будем перемогаться, Бог поможет. Не нужно отчаиваться, — заметил Л. Н.

— Эх, Лев Николаевич, за что меня Бог наказал. Все я праздники почитаю, не работаю, свечки всем святым ставлю. Эх, Господи, кого Ты обидел?!

— Не надо, Иван, роптать. Нам Бог часто посылает несчастия, любя нас, и мы должны испытания переносить с терпением.

Брат крякнул и продолжал:

— Господи, Господи, нашел кого обидеть! Ведь я только что новым плетнем двор обнес.

Он засопел носом и опять хотел завыть, но Лев Николаевич отвлек его вопросом:

— Иван, а ты куда ездил?

— На горяченскую мельницу, четверик ржицы обмолоть.

— Ну, Иван, я дам тебе на плетень хворосту и еще кое-что дам. Успокойся, и мать с женой успокой.

Все они втроем хотели броситься Льву Николаевичу в ноги, но он недовольным голосом сказал:

— Не надо этого, — и отошел от них.

Он не любил этих поклонов.

Я стоял поодаль. Лев Николаевич, поправив повязку на голове, удивленно проговорил:

— Василий, а ты откуда заявился?

Я рассказал.

— Ужасная сушь, Василий, — сказал Л. Н. — Пока я из дома бежал, все четыре двора уже пылали. Никакая сила не дала бы возможности их отстоять. Еще хорошо, что тихо, нет ветра, а то было бы еще ужаснее, полдеревни снесло бы.

Я стоял возле телеги. Лев Николаевич заглянул в нее. Он откинул веретье посмотреть муку. Но муки было не более севалки, на одни хлебы.

Л. Н. спросил:

— Иван, а где же твоя мука?

— В телеге. Где же ей быть — отозвался брат.

Я указал глазами Л. Н-чу на мучной след по дороге, Л. Н. догадался, что Иван этого еще не знал. Л. Н. сказал, смотря на меня:

— Ах, как необходима сейчас своевременная помощь, — и он направился к другим погорельцам.

Мать сказала брату:

— Ваня-дитя, нужно муку прикрыть, а то не пошел бы дождик. Брат подошел к телеге и открыл веретье. Лицо у него опять сделалось безумным. Он вспыхнул, глаза заблуждали. Он смотрел то на жену, то на меня.

Слова Льва Николаевича «необходима своевременная помощь» глубоко запали мне в душу. Я поторопился сказать брату:

— Ваня. Ты по дороге муку просыпал, веретье от быстрой езды прохудилось.

Я боялся, что он опять станет произносить дикие слова и в предупреждение этого сказал:

— Но не тужи. Мука завтра будет, — и достав из бокового кармана бумажник, отделил брату 45 целковых.

— Это на сруб, смотри, выбирай, чтобы не было скороедины. А мука завтра у вас будет.

Меня обняли и начали целовать. Мачеха стала просить у Царицы Небесной и у батюшки Миколая Угодника разных милостей для меня. Как Льву Николаевичу поклоны, так мне эти восхваления не понравились и захотелось поскорее уйти. Я тут со всеми простился, обещаясь опять быть завтра. По пути зашел к Фролковым и Борисковым, отделил и им по трояшке, и, довольный сам собою, пошел быстро вниз по деревне, в Овсянники, где осталась моя лошадь с пролеткой. В душе моей происходила борьба. «Вот, какой я благодетель», — сначала подумал я, но тут же пожалел о деньгах. — «Много истратил, сумма громадная, 54 целковых. И деньги-то с молоточка, новенькие, всё подменивал, когда получал от седоков 8 ». Но потом мне вспомились слова Л. Н-ча «необходима своевременная помощь». И у меня отлегло на душе. «Ведь и я только оказал эту необходимую своевременную помощь».

На другой день я приехал к брату. У мнея наметился план отправиться с ним по деревням в набор за мукой. Я приказал ему запречь лошадь и мы поехали. Брат стал мне говорить, что ему стыдно будет побираться, не сможет он выпрашивать подаянье, но я его утешал, говоря, что сам буду выпрашивать. Мы взяли те деревни, в которых у нас было меньше знакомых: Мясниковку, Выселки, Грецовку, а богатую, торговую Колпну обошли. От Колпны я не ожидал ничего, кроме копеечной милостыни. А если там и подали бы, то попросили бы грош сдачи. Такое явление я видывал и в городе. Подадут безделицу, а то и просто скажут «Бог подаст», зато уж на украшение храма отсыпят сотни и тысячи для получения себе царства небесного. Последняя деревня у нас была Дворики. Мы досыпали в ней воз ржи и едва стянули веретье.

Приехали к себе в Ясную Поляну ко двору, радость была неописанная. Мать сунула руку в воз и сказала:

— Какая сухая, сушить нечего. Прямо на мельницу.

Я, довольный, сказал:

— Вот вам рожь и мука. Пускай богатые дивуют, на что голые пируют.

Слез уж не было, на лицах была радость и довольство. Я распростился с семейством брата и обещался быть через недельку или две. Проходя мимо ворот проспекта, я остановился и подумал:

— Не зайти ли ко Л. Н-чу? — Но постоял, махнул рукой и пошел дальше.

— После как-нибудь, а то, небось, гости или нет дома.

Вернулся я домой в Тулу. Как говорит поговорка: «День прогуляешь — недели не натянешь». Работник мой запьянствовал, выручку не привозил, не раз ночевал в участке, испортил лошадь. Убыток мне был громадный, и домашние встретили меня с ропотом.

Целый месяц я поправлял свое хозяйство. Наконец опять все привел в порядок и вспомнил о брате. «Поеду, проведаю его, порадуюсь его стройке, повидаюсь и со Львом Николаевичем, давно его не видел».

Построечка у брата была хорошенькая, хата просторная: семи и восьми аршин, кругом лесок ровный, без скороединки, двор уже обнесен новым плетнем, на одно звено пораздел, только оставалось накрыть крышу. Весело мне было на все это смотреть. Где недавно было горе, теперь стала радость. Во время чаепития брат мне много рассказывал о Л. Н-че. Мачеха при этом то и дело делала крестные знамения, обращалась в святой угол и молила «Царицу Небесную троеручицу» удесятерить счастье Льва Николаевича и мое.

— Да, дорогой братец, Василий Степаныч, — рассказывал брат, — Льва Миколаевича не легко понять. Его может раскусить только умный, полированный человек. А мы до сих пор его не понимали, были слепые.

— Он, Лев Николаевич, святой человек, — прошептала мачеха и протерла фартуком глаза.

— После пожара, — продолжал брат, — стал Лев Николаевич похаживать к нам на пепелище, каждый день, а то и не один раз, а по два, по три раза на дню. То с тем поговорит, то с другим посоветуется. Пройдет по пожарищу, кочеружечку какую ногой толкнет, палкой что-нибудь ковырнет, железку какую откопает, поднимет, повертит в руках, отшвырнет к сторонке, скажет: «Не забудь убрать, это скобочка, еще на что-нибудь пригодится». Потом кругом двора обойдет, шагами обмерит, вынет книжечку, черканет что-то карандашом... Подошел к печке, взглянул в нее и говорит: «Иван, у тебя только по один год хороша печка, остальное переклади с трубою, сотни три понадобится подкупить»...

Раз велел он погорелым к нему вечером придти. Приходим. Выходит он к нам и видим в руке у него деньги, бумажки. Начал он нас оделять.

— Вот вам пока по 25 рублей, а потом постараюсь еще достать, может, у меня гости будут, попрошу у них.

Мы поблагодарили, хотели было в ноги кинуться, да вспомнили, что он этого не любит, ну и не стали.

— А что, у вас у всех застраховано? — спросил он.

— У всех, — ответили мы.

— Особой страховки ни у кого нет?

— Нет, — отвечали мы, — только нормальная страховка.

— Вы ищите себе срубы, а я постараюсь, чтобы вам поскорей страховые деньги выслали. Теперь можете рубить хворосту и готовить кольев для плетней. Потом вам понадобятся слеги, стропила, переметы, подешки. Я вам выпрошу у графини.

— Лев Николаевич, а как же семенков. У меня вся рожь сгорела, — сказал Дмитрий Фролков.

— А у вас тоже сгорело? — спросил Лев Николаевич у меня.

— Ну, хорошо, хорошо. Вы мне скажите, по скольку нужно вам семян. Я напишу вам записку в Колпну, к Зябреву, он отпустит.

Пошли мы от него и ног под собой не чуем от радости. Как будто у нас и пожару не было.

Брат приостановил свой рассказ, закурил папироску, сплюнул и снова продолжал рассказывать.

— На третий или четвертый день видим вечерком идет Лев Николаевич тихим шагом из-под низу. (Я в это время расчищал место для постройки). Заходит к Борискину. Поговорил с ним и подал ему что-то. Потом приходит ко мне, дает мне три пятишницы, говорит: «Эти деньги мне дали мои гости для вас».

Потом пошел к Фролковым и им отделил поровну. А через несколько дней еще раз приходил, снова оделил нас, но только по 5 рублей и сказал:

— Эти гости у меня были скупые.

Брат сплюнул, бросил окурок папиросы и примял ногою. Мачеха заговорила:

— Их, Васюшка, да таких, чай, и в мире-то больше нетути. Все-то он на светушке знает, до былинки. Во всякую нужду вникает. Сам и хворост рубил с нами, на возы укладывал, весь изодрался и бороду исщипал, ведь колючка. Как не молить нам за него Бога.

— А что, ты не обидишься на меня? — спросил меня брат. — Я ведь ему все рассказал, как мы с тобой ездили побираться.

— Чего ж я буду обижаться? Ну что же, он тебя расспрашивал, как всё было?

— Еще как расспрашивал! И кто вздумал ехать и по каким деревням ездили. Я ему рассказывал, а он все с улыбкой приговаривал: «Ах, как хорошо, как хорошо!» — «Ну, а как вы выпрашивали?» — спросил он. Я сказал. Поставим лошадь посреди деревни, ты пойдешь к кому-нибудь, расскажешь о нашей нужде, нам и понесут, кто осьмушечку, кто полмерочки, а кто и полную севалку решетом. Одна же баба пригорошню высыпала и сказала: «Кушайте на здоровье» и пошла.

— Как хорошо! Как хорошо! — приговаривал Л. Н. — Вот так-то всем надо в нужде друг другу помогать. Когда увидишь брата, скажи ему, чтобы он пришел ко мне. — Теперь, брат, придется и тебе к нему идти, он ведь любопытный, будет и тебя расспрашивать.

Рассказал мне брат еще одну историю, которая меня сильно огорчила: о том, как он обманул Льва Николаевича.

— Понадобилось мне сошек поровнее, — рассказал брат, — для угла сарая. Были, да жидковаты. Думаю, пойду ко Льву Николаевичу, попрошу парочку, Прихожу к дому, как раз он стоит под колокольчиком около дерева, разговаривает с каким-то босяком. И чудной, право слово, со всеми охотник поговорить, другой не принял бы на глаза. Взглянул он на меня и говорит:

— Что тебе нужно?

— Парочку сошек нужно, не хватило.

Л. Н. подумал и сказал:

— Иван, если есть нарезанные, готовые, возьми пару, а нет, то срежь, да старайся под самый корень, чтобы не было заметно.

— Благодарю вас, Лев Николаевич, — сказал я и спросил: — Что же, передать так графине, как вы сказали?

— Нет, ступай, я сам.

Я пошел, а он стал разговаривать с босяком. Ну, думаю, теперь поживусь. Знаю, когда приказчик объезжает лес, только ему не попасться на глаза. Приехал в лес, поднял два дуба, вот каких, с трудом обхватить, чуть кишки не оборвал, увез и никто не видал. Я марш в другой раз, опять никто не видал меня. Постой, думаю, поживусь еще разочек. Так пять разочков и обратил, на пятом разу приказчик увидал меня, говорит: «Иван, ты откуда дуб взял?» — Говорю, из Заказа. «А кто тебе приказал?» — Я Льва Николаевича просил парочку, он мне велел. «А графиня знает?» — «Ей говорил Л. Н.» — «Ну, я справлюсь», сам поехал. Всего вместо двух дубочков я 10 приволок.

Выслушав рассказ брата, я сказал:

— Напрасно ты все это сделал. Дубы ты украл. Дознается графиня, у них будет со Львом Николаевичем ссора. Ведь знаешь, графиня задорная. А если бы ты не увидал приказчика, чай еще раз 10 съездил бы и совсем без кишек остался бы?

Пощунял я брата и побранил Льва Николаевича, сказав, что его доброта только воров разводит, и я решил на этот счет побеседовать со Львом Николаевичем.

В скором времени мне пришлось повидаться со Львом Николаевичем. Я пришел попросить у него кой-каких книжек. Пришел в 5 часов, во время самого обеда. На террасе сидело много народу, гремя ложками и тарелками. Слышен был оживленный разговор. Я прошел незаметно к дереву под колокол. Но мне стало стеснительно, что меня могло бы быть видно с террасы. Знакомых лиц не было. Лев Николаевич сидел в середине, разговаривал мало, изредка бросит взгляд на кого-нибудь, оторвавшись от тарелки, скажет что-нибудь и опять ложкой из тарелки. Я перебрался от дерева через канавку к саду. Обед кончился. Все ушли с террасы. Один лакей остался убирать посуду. Я подошел к нему, лакей Сергей Петрович Арбузов 9 был хороший человек, товарищ мне по школе. Он сказал: «Л. Н. сейчас идет на Козловку за почтой, обожди, вместе с ним и пойдешь».

Я очень обрадовался этому случаю и пошел вперед, чтобы встретиться со Л. Н-чем где-нибудь за усадьбой.

Присел на канаву. Ждал недолго. Вижу из усадьбы идет Л. Н. На левой руке к локтю у него висит палка-костыль.

Я привстал в канаве и хотел ему, как в детстве, сказать:

— Здравствуй, дядя Агафон, господин дворецкий! — но подумал, что это было бы неуместно, и просто проговорил:

— Здравствуйте, Лев Николаевич!

Л. Н. откинул голову кверху и удивленно произнес:

— Ах, Василий Морозов. Тебя ли я вижу? Куда идешь?

— К вам, Лев Николаевич, попросить каких-нибудь книжечек.

— А что ты читал?

— Так себе разные романы, газеты. Недавно прочел книгу о разбойнике Чуркине 10 .

— Не в обиду будь вам сказано, Лев Николаевич, я прочел и вашу книгу, которая много шумит, гремит на весь мир — «Война и мир». Но по душе вам скажу, не понравилась она мне.

— Почему?

— Да не знаю, как и объяснить. Все эти Волконские, Пьеры, Бонапарте, Кутузовы непонятны нашему брату.

— Да, Василий, это было написано для светских праздных людей и я сам тогда жил по-мирски. Теперь сожалею о том, что много потратил времени на такие писания.

Говоря это, Лев Николаевич смотрел в землю мрачно, серьезно.

Мы пересекли шоссейную дорогу, свернули в сторону, пошли леском, тропинкой. Л. Н. шел молча. Молчал и я, а в голове проносился рой воспоминаний. Вспомнилось мне, как 25 лет назад я был мальчиком школьником. Вот иду с моим учителем Львом Николаевичем, он тогда был черный, как жук, цыган, страшно любил всякое веселье, тешил нас разными выдумками. Ах, как скоро прошло то счастливое время! Теперь мне уже 40 лет, я уже с бородой и уже не Васька, а Василий и иду не с черным учителем, а стариком с белой бородой и серьезным напряженным взглядом.

Прошли мы со Львом Николаевичем немного лесом и Л. Н., освободившись от какой-то своей думы, сказал:

— Василий, вон лежит валежник. Пойдем, посидим, — указал палкой.

Мы присели на валежник, обросший весь мохом. Лев Николаевич ткнул концом палки в валежник и сказал:

— Совсем сгнил.

Л. Н. снял шляпу, положил возле себя и сказал:

— Тепло. Бог не дает дождя. Пар не дается пахать. (В то время Лев Николаевич обрабатывал землю крестьянским вдовам).

Помолчали немного, потом Л. Н. повернул голову ко мне и положил свою руку мне на плечо. Лицо у него стало расширяться, нос раздвинулся и он ласково улыбался.

— Я ведь знаю, знаю, Василий, о твоем поступке.

— О каком поступке? Я, кажется, за собой дурного ничего не знаю, хотя и хорошим не могу похвалиться.

— Нет, нет, о поступке хорошем, — как ты с братом ездил в побор, собирал ему ржи, — говорил Л. Н., продолжая держать свою руку на моем плече и с нежностью смотря на меня. — Ведь ты поступил так хорошо, так хорошо, как раз по-евангельски. Ты пожалел брата, а вас пожалели люди. У них тоже разгорелась любовь. А как женщина принесла пригорошню ржи, высыпала и сказала: «Кушайте на доброе здоровье». Это совсем как лепта вдовицы.

Да, если бы мы поняли силу этой любви и жили бы ею, тогда прекратились бы все бедствия и страдания людей. В этом все счастье людей.

Под влиянием слов Л. Н-ча я размяк душою и почувствовал, что не могу уже упрекать его за его доброту к людям. Мне стало даже стыдно, что у меня было такое намерение.

Погода стояла сырая. Я пожалел Л. Н-ча и сказал:

— Лев Николаевич, надевайте шляпу, роси́т, можете насморк получить.

Л. Н. накинул на голову шляпу и сказал:

— Ты должно быть торопишься в Тулу? Ну, пойдем, выйдем на дорогу.

Идя к Козловке, Л. Н. спросил, скоро ли я думаю бросить город и переехать в деревню. Это был его постоянный вопрос ко мне, а мой ответ был всегда, что не могу этого сделать из-за малоземелья.

На Козловке мы распрощались, и Лев Николаевич опять пожелал мне вернуться в деревню.

В скором времени я получил от Л. Н-ча книги Марка Аврелия 11 , учение Эпиктета 12 , Диогена 13 , Сократа 14 , «Цветник» 15 , выдержки из творений Тихона Задонского 16 . Все эти книги я читал и перечитывал.

Ныне Льва Николаевича уже нет. Когда мне приходится идти с Козловки в Ясную Поляну на могилу Л. Н-ча, я никогда не пропускаю того места, где мы когда-то сидели с ним на сгнившем дереве, обросшем мохом. И я ясно вижу его лицо, ласковую улыбку и слышу слова о том, что счастье людей только в любви.

В. С. Морозов

Июль, 1912 г. Хутор Чертковых.

Примечания

Морозов Василий Степанович (1849—1914) — яснополянский крестьянин. Мальчиком учился в яснополянской школе Л. Н. Толстого (1859—1863 гг.). Один из самых одаренных и любимых учеников Л. Н. Толстого, которого он описал под именем Федьки в статье «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» Впоследствии В. С. Морозов продал свою землю и работал извозчиком в г. Туле. В. Морозов — автор нескольких опубликованных рассказов и воспоминаний о Л. Н. Толстом.

В своих воспоминанияз «Пожар в Ясной Поляне» В. С. Морозов рассказывает о пожаре 5 августа 1890 г., когда сгорели дома крестьян Фролкова Андриана Игнатьевича, его двоюродного брата Фролкова Дмитрия Яковлевича, Борискина Петра Самойловича, одного из самых бедных и многосемейного, и дом сводного брата автора воспоминаний Морозова Ивана Степановича (сын Морозова Степана Михайловича от его второго брака на Анисье Тимофеевне). Ни в одних из крестьянских воспоминаниях не описывается так подробно и красочно этот поар.

Отметил этот поар в своем дневнике и Л. Н. Толстой. 6 августа 1890 г. он пишет: «Пошел купаться, оттуда на поар: приехали с мельницы. Я стал утешать Андриана, утешая подошел к Морозову и сам раскис. Соня там с деньгами. Очень радостно было» (ПСС. Т. 51. С. 72).

1 Фролков Андриан Игнатьевич (род. 1831) — яснополянский крестьянин, сын Фролкова Игната Андреевича.

2 Фролков Дмитрий Яковлевич (род. 1852) — яснополянский крестьянин, сын Фролкова Якова Андреевича, ученик яснополянской школы Л. Н. Толстого 60-х годов.

3 Борискин (Борисов) Петр Самойлович — яснополянский крестьянин, племянник Борискина Тита Борисовича.

4 Морозов Иван Степанович (1857—1930) — яснополянский крестьянин, сводный брат автора воспоминаний.

5 Шмидт Мария Александровна (1843—1911) — бывшая классная дама Московского Николаевского училиа; знакомая Л. Н. Толстого с 1884 г., состоявшая с ним в переписке, друг и последовательница его учения.

6 Морозова Анисья Тимофеевна, яснополянская крестьянка, вторая ена Морозова Степана Михайловича, мать Ивана Степановича Морозова, мачеха автора воспоминаний.

7 Фролкова Марфа Сергеевна, яснополянская крестьянка, ена Дмитрия Яковлевича Фролкова.

8 Примечание Гусева: В. Морозов был извозчиком в Туле.

9 Арбузов Сергей Петрович (1849—1904) — крестьянин деревни Даниловка Крапивенского уезда Тульской губ., сын слуившей у Толстых няни Марии Афанасьевны Арбузовой. Недолго был учеником яснополянской школы. Лакей в доме Толстых.

10 «Разбойник Чуркин» — распространенный в лубочных изданиях авантрный рассказ, переделанный из бульварного романа Н. Пастухова. Пользовался огромной популярность у народа.

11 Марк Аврелий Антонин (121—180 н. э.) — римский император, философ-стоик.

12 Эпиктет (ок. 50 — ок. 138 н. э.) — римский философ-стоик.

13 Диоген (ок. 412—323 до н. э.) — греческий философ.

14 Сократ (469—399 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист.

15 «Цветник» — сборник рассказов, составленный сотрудниками издательства «Посредник», к которому Толстой в апреле 1886 г. написал предисловие (см. ПСС. Т. 26). Имел несколько изданий.

16 Тихон Задонский (1724—1783) — духовный писатель и проповедник, бывший воронеский епископ; с 1769 г. ил в Задонском монастыре.

В жнитво мужики и бабы ушли на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе оставались бабушка и трое внучат. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На неё садились мухи и кусали её. Она закрыла голову полотенцем и заснула.

Одна из внучек, Маша (ей было три года), открыла печку, нагребла угольев в черепок и пошла в сени. А в сенях лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла.

Маша принесла уголья, положила под снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу и привела за руку брата Кирюшку (ему было полтора года, и он только что выучился ходить), и сказала:
- Глянь, Килюска, какую я печку вздула.Снопы уже горели и трещали. Когда застлало сени дымом, Маша испугалась и побежала назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал; Маша втащила его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала.
Старший мальчик Ваня (ему было восемь лет) был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и стал будить бабушку; но бабушка спросонок ошалела и забыла про детей, выскочила и побежала по дворам за народом.
Маша тем временем сидела под лавкой и молчала; только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше:
- Беги, сгоришь!
Маша побежала в сени, но от дыма и от огня нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик был тяжёл и не давался брату. Он плакал и толкал Ваню. Ваня два раза упал, пока дотащил его к окну, дверь в избе уже загорелась. Ваня просунул мальчикову голову в окно и хотел протолкнуть его; но мальчик (он очень испугался) ухватился ручонками и не пускал их. Тогда Ваня закричал Маше:
- Тащи его за голову! - а сам толкал сзади. И так они вытащили его в окно на улицу и сами выскочили.

В жнитво мужики и бабы ушли на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе оставались бабушка и трое внучат. Бабушка истопила печку и легла отдохнуть. На нее садились мухи и кусали ее. Она закрыла голову полотенцем и заснула. Одна из внучек, Маша (ей было три года), открыла печку, нагребла угольев в черепок и пошла в сени. А в сенях лежали снопы. Бабы приготовили эти снопы на свясла . Маша принесла уголья, положила под снопы и стала дуть. Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу и привела за руку брата, Кирюшку (ему было полтора года, и он только что выучился ходить), и сказала: «Глянь, Килюска, какую я печку вздула». Снопы уже горели и трещали. Когда застлало сени дымом, Маша испугалась и побежала назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал; Маша втащила его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка ничего не слыхала и спала. Старший мальчик, Ваня (ему было восемь лет), был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и стал будить бабушку; но бабушка спросонков ошалела и забыла про детей, выскочила и побежала по дворам за народом. Маша тем временем сидела под лавкой и молчала; только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше: «Беги, сгоришь!» Маша побежала в сени, но от дыма и от огня нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик был тяжел и не давался брату. Он плакал и толкал Ваню. Ваня два раза упал, пока дотащил его к окну, дверь в избе уже загорелась. Ваня просунул мальчикову голову в окно и хотел протолкнуть его; но мальчик (он очень испугался) ухватился ручонками и не пускал их. Тогда Ваня закричал Маше: «Тащи его за голову!» – а сам толкал сзади. И так они вытащили его в окно на улицу и сами выскочили.

Бывает часть, что в городах на пожарах остаются дети в домах и их нельзя вытащить, потому что они от испуга спрячутся и молчат, а от дыма нельзя из рассмотреть. Для этого в Лондоне приучены собаки. Собаки эти живут с пожарными, и когда загорится дом, то пожарные посылают собак вытаскивать детей. Одна такая собака в Лондоне спасла двенадцать детей; ее звали Боб.

Один раз загорелся дом. И когда пожарные приехали к дому, к ним выбежала женщина. Она плакала и говорила, что в доме осталась двухлетняя девочка. Пожарные послали Боба. Боб побежал по лестнице и скрылся в дыме. Через пять минут он выбежал из дома и в зубах за рубашонку нес девочку. Мать бросилась к дочери и плакала от радости, что дочь была жива. Пожарные ласкали собаку и осматривали ее - не обгорела ли она; но Боб рвался опять в дом. Пожарные подумали, что в доме есть еще что-нибудь живое, и пустили его. Собака побежала в дом и скоро выбежала с чем-то в зубах. Когда народ рассмотрел то, что она несла, то все расхохотались: она несла большую куклу.

Раз я стоял на дворе и смотрел на гнездо ласточек под крышей. Обе ласточки при мне улетели, и гнездо осталось пустое.

В то время, когда они были в отлучке, с крыши слетел воробей, прыгнул на гнездо, оглянулся, взмахнул крылышками и юркнул в гнездо; потом высунул оттуда свою головку и зачирикал.

Скоро после того прилетела к гнезду ласточка. Она сунулась в гнездо, но, как только увидала гостя, запищала, побилась крыльями на месте и улетела.

Воробей сидел и чирикал.

Вдруг прилетел табунок ласточек: все ласточки подлетали к гнезду - как будто для того, чтоб посмотреть на воробья, и опять улетали.

Воробей не робел, поворачивал голову и чирикал.

Ласточки опять подлетали к гнезду, что-то делали и опять улетали.

Ласточки недаром подлетали: они приносили каждая в клювике грязь и понемногу замазывали отверстие гнезда.

Опять улетали и опять прилетали ласточки и все больше и больше замазывали гнездо, и отверстие становилось все теснее и теснее.

Сначала видна была шея воробья, потом уже одна головка, потом носик, а потом и ничего не стало видно; ласточки совсем замазали его в гнезде, улетели и со свистом стали кружиться вокруг дома.

Зайцы по ночам кормятся. Зимой зайцы лесные кормятся корою деревьев, зайцы полевые - озимями и травой, гуменники - хлебными зернами на гумнах. За ночь зайцы прокладывают по снегу глубокий, видный след. До зайцев охотники - и люди, и собаки, и волки, и лисицы, и вороны, о орлы. Если бы заяц ходил просто и прямо, то поутру его сейчас бы нашли по следу и поймали, но трусость спасает его.

Заяц ходит ночью по полям без страха и прокладывает прямые следы; но как только приходит утро, враги его просыпаются: заяц начинает слышать то лай собак, то визг саней, то голоса мужиков, то треск волка по лесу, и начинает от страза метаться из стороны в сторону. Проскачет вперед, испугается чего-нибудь и побежит назад о своему следу. Еще услышит что-нибудь - и со всего размаха рыгнет в сторону и поскачет прочь от прежнего следа. Опять стукнет что-нибудь - опять заяц повернется назад и опять поскачет в сторону. Когда светло станет, он ляжет.

Наутро охотники начинают разбирать заячий след, путаются по двойным следам и далеким прыжкам и удивляются хитрости зайца. А заяц и не думал хитрить. Он только всего боится.

Заяц-русак жил зимою подле деревни. Когда пришла ночь, он поднял одно ужо, послушал; потом поднял другое, поводил усами, понюхал и сел на задние лапы. Потом он прыгнул раз-другой по глубокому снегу и опять сел на задние лапы и стал оглядываться. Со всех сторон ничего не было видно, кроме снега. Снег лежал волнами и блестел, как сахар. Над головой зайца стоял морозный пар, и сквозь этот пар виднелись большие яркие звезды.

Зайцу нужна опять было перейти через большую дорогу, чтобы прийти на знакомое гумно. На большой дороге слышно было, как визжали полозья, фыркали лошади, скрипели кресла в санях.

Заяц опять остановился подле дороги. Мужики шли подле саней с поднятыми воротниками кафтанов. Лица их были чуть видны. Бороды, усы, ресницы их были потные, и у поту пристал иней. Лошади толкались в хомутах, ныряли, выныривали в ухабах. Мужи догоняли, обгоняли, обгоняли, били кнутами лошадей. Два старика шли рядом, и один рассказывал другому, как у него украли лошадь.

Когда обоз проехал, заяц перескочил дорогу и полегоньку пошел к гумну. Собачонка от обоза увидала зайца. Она залаяла и бросилась за ним. Заяц поскакал к гумну по субоям; зайцев задержали субои, а собака на десятом прыжке завязала в снегу и остановилась. Тогда заяц тоже остановился, посидел на задних лапах и потихоньку пошел к гумну. По дороге он, на зеленях, встретил двух зайцев. Они кормились и играли. Заяц поиграл с товарищами, покопал с ними морозный снег, поел озими и пошел дальше. На деревне было все тихо, огни были потушены. Только слышали плач ребенка в избе через стены да треск мороза в бревнах изб. Заяц прошел на гумно и там нашел товарищей. Они поиграл с ними на расчищенном току, поел овса из начатой кладушки, взобрался по крыше, занесенной снегом, на овин и через плетень пошел назад к своему оврагу.

На востоке светилась заря, звезд стало меньше, и еще гуще морозный пар подымался над землею. В ближней деревне проснулись бабы и шли за водой; мужики несли корм с гумен, дети кричали и плакали. По дороге еще больше выбрал местечко повыше, раскопал снег, лег задом в новую нору, уложил на спине уши и заснул с открытыми глазами.

Орел свил себе гнездо на большой дороге, вдали от моря, и вывел детей.

Один раз поде дерева работал народ, а орел подлетал к гнезду с большой рыбой в когтях. Люди увидали рыбу, окружили дерево, стали кричать и бросать в орла каменьями.

Орел выронил рыбу, а люди подняли ее и ушли.

Орел сел на край гнезда, а орлята подняли свои головы и стали пищать: они просили корма.

Орел устал и не мог лететь опять на море; он спустился в гнездо, прикрыл орлят крыльями, ласкал их, оправлял им перышки и как будто просил их, чтобы они подождали немного. Но чем больше он их ласкал, тем громче они пищали.

Тогда орел отлетел от них и сел на верхний сук дерева.

Орлята засвистали и запищали еще жалобнее.

Тогда орел вдруг сам громко закричал, расправил крылья и полетел к морю.

Он вернулся только поздно вечером: он летел тихо и низко над землею, в когтях у него опять была большая рыба.

Когда он подлетал к дереву, он оглянулся, - нет ли опять вблизи людей, быстро сложил крылья и сел на край гнезда.

Орлята подняли головы и разинули рты, а орел разорвал рыбу и накормил детей.

Аудио быль "Пожар" из "Первой русской книги для чтения" Льва Николаевича Толстого. Можете читать брифли (краткое содержание), слушать онлайн или скачать бесплатно и без регистрации аудио быль "Пожар".
В жнитво мужики и бабы ушли в поле на работу. В деревне остались только старые да малые. В одной избе осталась бабушка и трое внучат: трехлетняя Маша, полуторагодовалый Кирюшка и восьмилетний Ваня. Бабушка истопила печь и легла на лавку отдохнуть, закрыла голову платком от мух и уснула. Тем временем Маша нагребла в черепок угольев из печки и подожгла в сенях снопы. Снопы загорелись. Перепуганная Маша с Кирюшкой вернулась в избу и спряталась под лавку. Ваня был на улице, увидел, что из сеней валит дым и побежал в избу. Тушить было поздно. Мальчик разбудил бабушку. Та спросонку забыла про детей, выскочила на улицу и побежала звать людей. Ваня отыскал Машу и Кирюшку под лавкой. Через дверь уже нельзя было уйти из горящей избы. Он поднял окно. Сначала в него вылезла Маша, потом он вытолкнул, упирающегося Кирюшку, и успел выскочить в окно сам.